|
Михаил Кравченко запомнился постоянным читателям DE I по очерку и фоторепортажу о неизученных землях Новой Гвинеи. Кравченко в некотором смысле чемпион по столкновению с реальностью, и люди дорожат общением с ним. В его жизни причудливо переплетаются приключения путешественника, бытие философа и заботы руководителя. Михаил начинает работать рано утром и заканчивает глубоко за полночь. Он с трудом находит время для общения с друзьями, поэтому очередная встреча с DE I превратилась в испытание на износ. В этом номере Кравченко делится еще одним незабываемым опытом.
Почему я не умер от малярии в Камеруне
Собрались мы однажды снимать фильм для программы «В мире животных» об одном из африканских «затерянных миров». Это хоть и Центральная Африканская Республика (ЦАР), но и там есть районы, где люди ходят с каменными топорами, пасутся слоны, буйволы, тропы отутюжены бегемотами. Все это можно спокойно наблюдать, и никто тебя не схватит и не укусит, кроме, конечно, комара. Надо сказать, местные мошки не страшнее подмосковных: цапнули – почесался и забыл. Однако комар здесь иной – не комар вовсе, а посланник с того света. Цапнул он меня. Я почесался и улетел в Москву всего на пять дней. Закончу дела – и обратно на следующую съемку в Камерун.
На второй день в Москве у меня начался озноб и жар одновременно. Грелку подкладываешь, а через десять минут шкуру хочется снять. Подумал: простудился, перелет, резкая акклиматизация, сплю по три часа. Так, поедая жаропонижающие и надеясь, что вот-вот отпустит, я уже мечтал покататься на жирафах с Николаем Николаевичем Дроздовым вокруг озера Чад. Когда мы повернули «крылья» на Камерун, я уже был никакой. Дроздов поил меня всякими колдрексами, но ни у кого из нас даже мысли о малярии не возникло. Из аэропорта нас долго везли в какую-то деревню, и после ужина я отполз в хижину – и больше не вставал.
На пятый день я уже голодаю: возьму виноградинку – и сразу выворачивает. Но внутри надежда живет, что это всего лишь самый пик лихорадки – потом будет легче. Лихорадки попроще длятся не больше трех-четырех дней. Но эта становилась все злее: тело постепенно мертвеет, почки отказывают, на очереди печень и так далее.
Среднестатистический больной африканской малярией на шестой день отправляется на тот свет, а я еще находился где-то на этом. У них, в Камеруне, в порядке вещей: тысячи вылечиваются, а миллионы умирают...
На шестой день болезнь доставила меня в точку осознанного выбора: остаться в физическом теле или покинуть его.
Ситуация была настолько невероятной, что понимать ее силой разума не имело смысла. То же самое происходит, когда попадаешь в мир, где все непривычно: мозг растерян, но сканирует полный объем происходящего вокруг. Словно в замедленной съемке ты видишь нападение змеи и ловишь ее налету в сантиметре от своей кожи. В этот момент твои чувства настолько обострены, что все в мире становится важным. Тебя как ребенка интересует каждая травинка, изгиб дороги.
К сожалению, в обыденной жизни мы видим наш мир, как обои, не замечая сути его. Чтобы вспомнить истинное, нужен минимум информации и максимум чувствительности. Возможно, как у людоедов Новой Гвинеи.
Людоеды очень чутки. Не желаешь им зла – можешь жить рядом, не зная ни одного слова. Тебе покажут все тропы, родники, научат ловить зверей… И ты сможешь чему-то научить их. Очень скоро между вами не будет внутренних отличий, хотя наши цивилизации разделяют три тысячи лет. Потребности людей не зависят от места рождения. Возьми из утробы людоедского младенца, вырасти его в нашем социуме – он будет посылать sms, пользоваться компьютером и уважать конституцию. Единственно, чем он будет отличаться, – глазами и кожей. Просто информационное поле младенца из джунглей ограничено разумным минимумом. Может быть, нам лучше вернуть что-то из того разумного минимума, что оберегает дикарей. Это отношения людей между собой, это забота о стариках, матерях, детях – это дело всего общества и основа сохранения любого пространства, любой истории, будущего.
Там, в Камеруне, мое физическое состояние полностью утратило какое-либо значение. Теперь я видел свою жизнь в виде шарообразного силового поля, кроме того, я не понимал, как им управлять. Этот шар не возьмешь руками, не дунешь в него, не крикнешь на него, о нем можно только думать.
И кто-то предоставил мне шанс подумать, куда он направится. Я чувствую: повернусь направо – останусь жить в своем теле и все будет нормально, а покачусь налево – то уже без тела, но тоже все будет хорошо. Ни капли переживаний за последствия выбора.
Все весит одинаково, нюансы микроскопические, но физически ощутимы.
Вот я думаю: может, мне остаться, я вроде как здесь нужен.
А с другой стороны, какая разница? Зачем бороться, тратить силы, энергию?
Чем будущее будет отличаться от пережитого, в котором пустого и бесцельного хватит на две жизни?
Говорят, что человек, выпавший из окна и летящий мимо этажей, за несколько мгновений видит самое-самое важное из созданного им мира. Просто видишь эти картинки – мгновенно, целиком и все вместе.
Мне тоже такое шоу показали. Я посмотрел свои картинки и чувствую: чего-то не хватает. Здесь не только моя жизнь.
Допустим, я ушел, а перед этим вместе с кем-то писал картину; часть красок и кистей останется у меня, и мой соавтор ее никогда не закончит. Появляется сомнение – а не рано ли? Тогда я свой вопрос отправляю туда, наверх. Может, там, наверху, решат, куда мне. И вдруг я вижу, что мой шар сам по себе начинает двигаться влево… в жизнь без тела.
Тут за какие-то мгновения я понимаю, что именно сейчас я принимаю решение и смогу его остановить, если захочу.
И я решил это сделать. Просто решил и он остановился. Чувство фантастическое. Я словно поймал огромный падающий дом,
держу его и шевельнуться боюсь.
Около меня родная сестра дежурила, она медик с большим опытом. Когда шар остановился, она вдруг почувствовала, что фактически мертвое тело начало жить и эта энергия, как вспышка света, заполнила всю хижину.
Тогда я подумал, а можно ли шар обратно вернуть? Шар принял мою мысль и пошел обратно, вправо. Подальше от смерти.
Я не умер и на восьмой день.
Тут появляется лекарь из местных и возмущается, что его разыгрывают, потому что человек, которого он видит, должен быть уже похоронен. Чтобы от него отстали, он оставил глюкозы, какого-то снадобья для поддержания организма и посоветовал везти меня в больницу.
На следующий день меня на перекладных везли в Яунде – столицу Камеруна. Приняв меня около 12 часов ночи, столичные врачи решили, что с малярией столько не живут, и дали глюкозу, чтобы утром выяснить, от чего же меня лечить. Утром анализ крови определил возбудителя малярии – плазмодий фальципарум – второй по убийственности тропический вирус. Но это еще больше смутило врачей: фальципарум лечить все равно уже поздно. При этой лихорадке от инфицирования до трупа – 8–10 дней, а мои девятые сутки уже прошли. Тем не менее, они поставили капельницу и каждые день вливали по четыре-пять литров раствора, вымывающего плазмодий из организма. Вливают пять, а выходит не больше литра. Внутри я худел, потому что ничего не ел, а снаружи распухал, потому что вода задерживалась. Меня разнесло так, что все морщинки разгладились. С одной стороны, это здорово, а с другой – противно, что ноги и щиколотки, как у кабана. Через десять дней такой терапии угроза уже миновала, за мной прислали самолет.
Будущее – это всегда прорыв
Будущее всегда соответствует тому, как ты идешь к нему, какие ставишь задачи. Если ты чист в намерениях и описываешь будущее через заботу о людях, о детстве и старости, то все само по себе выстраивается.
Если ты строишь будущее, анализируя свой прежний опыт, то мозг не будет воспринимать важные, но незнакомые события и явления. Логика прежней жизни – очень мощный поводырь, она определяет твои основные реакции. С ней ты никогда не признаешь, что множество интересных идей и необычных решений ты потерял только потому, что видел свой будущий день таким, как и два предыдущих.
Ты ведешься на свои собственные размышления, что все, что ты знаешь, уже произошло, и завтра просто повторится. Это, безусловно, определит твою жизнь и ее финал. Таким образом, ты поддерживаешь жизнедеятельность некоего биоробота, который принимает решения.
Только биороботы не отвечают за принятые решения. Единственное, чем можно остановить биоробота, – это найти те точки эволюции, которые тобой не пройдены. Я говорю о вере в самом прямом смысле этого слова, а не о религиозном культе, где процветает вера разума. Я же говорю о вере духа. Дух или разум – кто сильнее? Есть два пути: либо ты поддерживаешь жизнь своего туловища с мозгами, либо они поддерживают твою жизнь. Твои навыки, твой опыт должны не управлять тобой, а освобождать. И это дано каждому, но не каждый хочет использовать.
Как-то к нам на фабрику приезжала семья итальянских мебельщиков: дед, который начинал делать диванчики и комоды в какой-то маленькой сараюшке лет шестьдесят назад, его сын, принявший уже известную марку, и внук, которому предстоит принять дела.
Трое итальянцев идут по нашему цеху, и по поведению каждого видно, на каком стержне будет держаться будущее всей семьи.
Дед идет – чувствует запах дерева, слушает, как пистолеты стучат и даже на слух определяет, сколько их. Он романтик. Его сын высматривает технологию, запоминает, как и что можно у себя применить. Он технолог. Потому что придумать что-то совершенно новое – сложно. А внук считает: у него цифры в глазах, разница между вложением и полученной выгодой – это единственное, что еще как-то его увлекает. Он уже никогда не поймет своего деда и не станет поступать, как отец, потому что он заложник их опыта. На него еще в люльке смотрели как на наследника, готовили в продолжатели. Он единственный из них равнодушен и раздражен, что не стал кем-то другим – ни журналистом, ни музыкантом, ни моряком. Семья дала ему определенный уровень достатка, от которого он не может отвернуться, хотя это ему почти противно. Он ведь никогда не сможет прожить жизнь своего отца или деда, но должен хотя бы имитировать нечто подобное.
Ребенку нужно дать только базу: крышу над головой, чтобы по углам не скитался, потом образование и круг общения. И забыть про свои ожидания. Мало ли, что ты сам в своей жизни создавал. Каким он будет – он должен сам для себя определить. А то, что над ним висят традиции, капитал, ремесло, инструменты, – неважно. В некоторых случаях стоит снять этот груз и передать в управление человеку, который горит и счастлив, когда этим занимается.
Потому что только в этом случае удастся сохранить лучше – то, что человек создал, когда был счастлив.
Очень важно поддержать внутренне желание быть другим, быть счастливым. Невзирая ни на какие условия. Счастье, как и любовь, рождается внутренним огнем, который нуждается лишь в воздухе вокруг.
От последствий малярии я долечивался уже в Москве, и как только стал сам на телефонные звонки отвечать, то услышал рассказы о странных снах, которые снились многим знакомым людям, когда моя душа болталась между жизнью и смертью. Сны у всех были разные, но сюжет общий: все в какой-то момент видели меня на грани гибели, даже пытались помочь, но им удавалось только проснуться. По-моему, очень правильное решение.
Когда-то в детстве я видел себя во сне жестоко дерущимся с другими пацанами. У меня в руке оказался нож, я был готов для удара, но именно в этот момент мое сознание вмешалось и сохранило чью-то жизнь. Спящий мозг ребенка каким-то образом понял, что после удара ничего нельзя будет изменить. Этот случай напомнил мне ту хижину в Камеруне и необыкновенно яркое осознание последствий того, в каком состоянии я из нее выйду: живом или ином.
Мой выбор теперь известен.
© DE I / DESILLUSIONIST №08. «МИХАИЛ КРАВЧЕНКО. ЧЕЛОВЕК ПО РОДУ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ»
|
